из Части 1
Фрагмент 1.
Раби Ицхак был недоволен днём. День проскользнул между пальцев, как трёхгрошовая монета. Скрип тележного колеса вывел его из задумчивости. Частности затемняют смысл, — произнёс он,— и недостойно сожалеть о потерянном.
Козы щипали чахлую траву у дороги, вечер надвигался, как грозовая туча.
В стороне от дороги он заметил человека, сидящего на камне. Тот был без шапки, седые волосы его были всклокочены, чёрный плащ небрежно брошен на траву. Подойдя ближе, Ицхак увидел, что это Лёв Цви – раби из Праги. В левой руке тот держал свиток, в правой подкову.
Раби! — воскликнул Ицхак — уж, не принесло ли Вас ветром? Когда вчера западный ветер повалил плетень у самого дома старого Лейб-Шимона, я подумал: наверное, такой сильный ветер принесёт нам какие-нибудь новости. Но никак не думал, что это будете Вы!
Лёв Цви поднял голову. Он был так лёгок, что Ицхак испугался, что раби опять унесёт ветром, как пух от одуванчика.
Ицхак, — сказал Лёв Цви, – этот ветер – божий ветер. Вчера у меня был конь, сегодня осталась подкова. Только что я был в мирах светов НаРаНХаЙ, а теперь держу в руках этот свиток.
Они пошли сквозь поля в надвигающемся сумраке, и их тени скользили за ними.
Вам надо выпить мёду, раби, — говорил реб Ицхак, — пойдёмте в трактир и попросим горячего мёда.
Частности затемняют смысл, — говорил он, — Моше оставил нам Тору, Ари открыл «Зоар». Этого нам хватит до дней Машиаха. Зачем нам ещё один свиток?
Лёв Цви молчал.
В полутёмном трактире они слушали треск поленьев.
—Возможно, это ошибка с Его стороны — негромко сказал Ицхак.
—Не нам исправлять Его ошибки — глухо отозвался Лёв Цви.
Только через несколько минут, после того, как почтенные раввины ушли, трактирщик заметил забытый ими свиток. Он выскочил, чтобы догнать гостей, но они словно растворились в ночи. (...)
из Части 2
Глава 1
В которой не происходит ровным счётом ничего
У Саныча лицо небритое, а глаза голубые. Сам он весь какой-то небритый и незаклёпанный. Но не голубой, это уж точно. Сидит Саныч, мастерит чего-то, и не поймёшь, то ли пьяный, то ли трезвый, то ли, ваще, в самадхи. Раз ворона пролетела, два, три. Три вороны — к непогоде. Четыре. Пронесло. Но главное, конечно, в Саныче — это дом. То ли Саныч его построил, то ли в нём самозародился, но только друг без друга они не воспринимаются. А остальное вокруг них меняется и происходит. Вот и мы как бы тут произошли. Не было, а потом появились и живём, как будто так и надо. А потом что-то изменится и ещё что-то произойдёт, как бы. А сейчас мы тут — я, Натаха и Николаенко. Все почему-то и как бы.
Но сначала о доме. В таком месте, где он стоит, домов, вообще, не бывает. Хотя, конечно, в старом городе чего только не бывает. Люди тут за последние восемьсот лет так вжились, прямо-таки прижились, что кажется, вот действительно, должны они тут жить и что так вот и надо жить, и именно тут. И все тут именно что обжито, даже до неприличия. Вот выйдешь из дома, а за ним овраг, а над оврагом курятник пизанский, как орлиное, простите, гнездо, все как бы наискосок, а вниз — бурьян. Но это только кажется, что бурьян и всё, а там ступенечки деревянные, а спустишься, увидишь — не бурьян это, точнее, не только бурьян, а и огород. А тут, под ветлой, скамеечка. Сидишь на своем огороде, покуриваешь, дымок вдыхаешь, а перед тобой пейзаж. И речка внизу течет в камышах, и склон другой весь зеленый, и роща, и солнце садится. И соловьи тебе, блин, поют, и лягушки квакают, и комары гудят. Не, комаров не надо. И соседка молодая на реку купаться идет. Ты ее видишь, а она тебя нет. И все вокруг такое тихое, одомашненное.
Устроились тут, вообще, люди, прижились по склонам и оврагам и все как себе удобно сделали, без оглядок на всяких там. Каждый дом на свой манер. У кого подземный гараж бревенчатый, у кого береза двухсотлетняя под окном, у этого стена задняя в склон вросла, так что вроде как одна крыша из земли торчит. Или, скажем, водный бак с окном, со ставенками. А какие деревья там бывают, уму непостижимо! Такой бансай в натуральную величину, что японцам и не снилось. А еще, если в скворечниках, то ваще, нет слов.
Дома и заборы все навеселе, пошатываются, зато в резьбе красоты неземной. А есть и без резьбы, халупы просто. Но я все отвлекаюсь. У Саныча дом… Ну, дом как дом, по здешним понятиям. Только не поймешь, то ли стоит тут со времен Федорчуковой рати, то ли строил его Саныч время от времени, по мере необходимости, не очень представляя, что же такое у него в итоге получится, и из подсобного материала. А получилось что-то такое интересное, даже прямо-таки самобытное. То ли… нет, даже не скажешь, что напоминает, но что-то такое средневековое, туземно-этнографическое и глубоко народное в своей сущности, что ли. Только не очень поймешь, какого именно народа. Впрочем, всю смелость замысла Саныча вам со стороны все равно не оценить, уж больно дремуче разросся сад, так что не отовсюду и увидишь. Так только, угадаешь существование дома в этой « корзине зелени». А висит эта корзина на самом кончике мыса с крутыми склонами эдакой Куршской косы, врезавшейся в высохшие воды изрезанного фьорда напротив покатых могучих склонов древнего городища. Обзор во все стороны офигенный. Если, конечно, зелень раздвинуть. А дорога единственная к нам по этой самой косе вязами обсажена, как, понимаешь, к замку какому баронскому. И соседи раньше были, но только, кроме одичавших садов, ничего не осталось. Как поглядишь в сумерках с городища на наш дом — одинокий огонёк и дымок среди зелени — такой тоской сладостной по сердцу резанёт, ну хоть плачь, хоть медитируй на патриотические темы. (...)