ЮРИИ НОВИКОВ
ИСПОВЕДЬ ОСКОЛКА ВОЙНЫ
ВСТУПЛЕНИЕ
Юрий Андреевич Новиков — отчаянный путешественник-одиночка, известный читателям по книгам «Тайна волчьего логова», «Зелёная стража», «Бабочки на снегу», а также по многочисленным публикациям в газетах, журналах, альманахах.
Не по книгам, фильмам и чужим рассказам познавал он природу. Колыму, Дальний Восток, Западную и Восточную Сибирь, Север, Заполярье, Урал, Кавказ, Закавказье, Казахстан и всю Среднюю Азию, Прибалтику, Украину и прочие близкие и самые удалённые уголки бывшего Советского Союза прошагал с котомкой за плечами, часто без гроша за душой и куска хлеба в желудке.
В кармане записная книжка и пустой кошелёк. За спиной — рюкзак, на плече — фотоаппарат. Вот и всё богатство.
Жил лишь тем, что предлагала мать-природа. Напрягал слух, зрение, шевеля ноздрями, ползал на коленях, четвереньках, животе; на каждом клочке земли делал для себя открытие. Ощупывал каждый кустик. Пробовал на зуб каждый грибок, каждую ягодку, каждую травинку, даже если они смертельно ядовиты. Всё хотелось на своих кишках, на своей шкуре испытать.
Когда одолевали простудные хвори, застарелые раны, всякие непредсказуемые травмы и прочие катаклизмы,
обращаются не к врачам, а ко всему тому, что его окружало: к растениям, воде, солнцу, космосу, Богу. «Врач лечит, а природа излечивает, ставит на ноги», - считает он.
Дикие звери и птицы не шарахались от него, не избегали незваного человеческого отпрыска, живущего не по-человечески. Даже лютые снежные барсы, медведи, рыси, а в уссурийской тайге леопарды и тигры весьма благородно, по-свойски относились к незваному примату, делились с ним своей добычей. А матёрые волки не только подкармливали его, но и позволяли ночевать в обнимку со своими детёнышами.
Вот уж поистине Маугли наших лесов.
Спотыкаясь о пни — колоды и полусгнившие выво-ротни, отстраняя от лица хлёсткие ветки, острые сучья, я пробирался сквозь лесную глухомань, выбившись из сил, продрогший, голодный, обречённый. Шла вторая неделя, как я плутал в поисках человеческого жилья или какого — либо охотничьего зимовья. Но всё тщетно. Надеяться было не на что. Хотелось только одного — упасть, заснуть и умереть...
И вдруг, втянув воздух ноздрями, я учуял запах псины. «Где-то неподалёку волки», — безразлично подумал я. Оглядевшись, вижу, у закрайка обрыва под корнями буреломного дерева — волчья нора. Хотя своими крупными размерами она больше напоминала, если не пещеру, то довольно вместительную нишу... Смертельно усталый, страха я не почувствовал, лишь в голове мелькнуло: там — тепло, можно уснуть... И я забрался в логово, оказавшись рядом с волчатами. Дрожа, они забились в дальний угол, притихли. Притих и я. Мертвецкий сон на несколько часов как бы отключил меня от осознанного земного бытия...
Под утро проснулся от озноба: была холодная весенняя ночь. Нащупал в темноте тёплые меховые комочки, чтобы согреться, всех пятерых волчат засунул себе за пазуху. Немного высунувшись из приютившего меня подземелья, я вгляделся в ночную мглу: пара горящих глаз смотрела в мою сторону. Это был один из матёрых. Где-то неподалёку находился и другой зверь. Щенята тем временем находились у меня за пазухой. Похоже, им было уютно:
они мирно посапывали, уткнувшись мне в бока. Так мы и спали, согревая друг друга, пока не рассвело. На утро взрослых волков поблизости не оказалось, и я, отдохнувший, приободрился и решил вернуться сюда на следующий день. Как я и предполагал, на этот раз в логове было пусто. Звери, дождавшись моего ухода, перетащили детёнышей в другое место...
Волк — зверь жестокий, кровожадный. Если ворвется в овчарню или деревенское стадо — рвет скотину и налево и направо. Только клочья окровавленной шерсти летят в разные стороны. Унесет всего лишь одну овечку или козочку, а изуродует десяток. Вместе с тем, они и трусы отменные. Даже своих отпрысков не всегда способны защитить.
Однажды механизаторы обнаружили волчий выводок в норе. Щенят в тот день взять не смогли, отложили на завтра, а вход в нору заткнули старой телогрейкой, пропахшей человеческим потом и табаком. Так уж случилось, что люди смогли появиться у норы не на следующий день, а только через неделю. Волчата к тому времени были уже мертвыми. Они погибли от холода и голода. Родители не стали спасать своих детенышей, хотя легко могли это сделать. Достаточно схватить зубами и выдернуть затычку.
Волки шарахаются от человеческого духа. На этом и основана охота с красными флажками. Собственно, цвет особой роли не играет. Волков пугает запах. Хищники не очень-то боятся флажков, пропитанных нафталином, керосином, одеколоном и другими пахучими веществами. Ведь, с этими ароматами звери почти никогда не встречаются. Зато человеческий запах смертельно пугает их. Это связано с тем, что испокон веков люди преследуют своих кровных врагов, уничтожают их всеми возможными способами. Волк всегда был и остается вне закона. Поэтому и боязнь человека у них особая.
Вот почему, если флажки для облавы (независимо от цвета) находились где-нибудь на печке, среди полушубков, валенок, штанов, портянок, носков, рукавиц и пропитались их запахами, то они способны держать в окладе хищников по нескольку суток. Кстати, ночью звери не различают цвета и руководствуются только чутьем.
Можно, конечно, обвинить хищников в трусости. Но ведь именно с человеком связаны все беды волков — ружейные выстрелы, капканы, яды и многие другие неприятности. Волки словно понимают, что если их логово обнаружено, то, чтобы выжить и продолжить свой род, лучше бросить жилье и даже щенят, а затем все начать сначала. Страх перед человеком, видимо, в крови у волков?!
Даже появившихся возле логова собак побаиваются серые разбойники. Не проявляют агрессии и к собакам, которые идут по волчьему следу. Однажды наш гончий пес до тех пор преследовал волка, пока тот не предстал перед оком затаившегося егеря. Вместе с тем, когда собака идет не по волчьему следу, а преследует зайца, лисицу или рысь — тут уж волку не откажешь в смекалке и смелости. Пропустив гнавшего на охотников зверя. Волк затаивается возле следа, по которому где-то сзади плетется уставший от длительной погони гончий пес, который и не подозревает, что тащит свое горло на смертоносный клык извечного врага.
Легко волки расправляются и с деревенскими псами. Прямо из подворотни или из-под крыльца уволакивают визжащего на всю округу лохматого Дружка. Иной раз обнаглевший зверюга перегрызает горло дворняжке прямо в ее собственной конуре и уносит человеческого сторожа вместе с ошейником и оборванной цепью...
Так однажды я начал писать рассказ об одном из многочисленных приключений в пору своих отчаянных путешествий в одиночку. В своё время я исходил и изъездил
Люблинские поля орошения
автостопом едва ли не весь бывший Союз. Фотографировал, пытался писать заметки, рассказы, очерки об интересных чудаковатых людях, животных, растениях, которые со временем стали появляться в периодической печати. Не имея какого-либо образования, и тем более, литературного опыта, я всё же в меру своих сил старался приоткрыть удивительные тайны природы, делился и своими жизненными злоключениями. Да и как иначе, каждый автор в той или иной мере автобиографичен. Однако биография биографии — рознь. Отсюда и таланты разнятся. Одним есть о чём писать, другим нечем поделиться с читателем, хотя и учились много. Кто-то пару институтов, да в придачу ещё и аспирантуру осилил. Вместе с тем и к стихоплётству и к прочему сочинительству тянулись. А вот, поди ж ты, художников из них не получилось. Пришлось одним в начальники, другим в критики податься. Для «образованников» — это самое то. Ибо без дипломов редко кому удаётся вскарабкаться на высокую должность. Так вот, как бы само собой, и делят-
ся люди на две категории. Да это и понятно, по-другому и быть не должно. Иначе слишком много было бы у нас поэтов, писателей и прочих творческих личностей. Одолел пару академий, да ещё с красным дипломом — вот и готовы вновь испечённые Толстой, Гоголь, Пушкин. Нет, братья милые мои, хлеб этот так легко не даётся.
Хочется рассказать и о другой категории людей, о тех, кому жизнь не давала поблажек. С самой ранней рани им сполна пришлось хлебнуть житейского лиха. И уж, конечно, не до учёбы было. Да и жили они не в шикарных городских квартирах с горячей водой и газом, а в общагах, вагончиках, бараках и прочих хибарах. Да что там (помимо перечисленных вариантов), мне самому приходилось ютиться на вокзалах, чердаках, в землянках, шалашах, скирдах соломы и прочих укрытиях среди дремучих оврагов и хвойных потёмок. Нет, не в тягость была мне такая суета. Не угнетало меня и соседство подобных бедолаг. Наоборот, обогащало мою душу. Я учился у них не только любви и пониманию природы, но и преодолению житейских тягот.
Общался я и с самородками от народа, обладающими «золотыми» руками, когда один человек владеет целым кладезем профессий. Тут тебе и пастух, и тракторист, и шофёр, и каменщик, и печник, и слесарь, и кузнец, и плотник, и поэт, и фотограф, и художник, и лекарь... Побеседуешь с таким «чудаком», сразу мудрее становишься, а жизнь, даже самая тяжкая, смыслом обрастает, становится в радость. А уж коли приложишь к своему творческому замыслу мысли мудрого человека, человека, живущего не как все, сразу оживает сюжет, становится понятным многое. Невольно осознаёшь, что вся сложность русского языка заключается в простоте. Вот бы постичь эту простоту, тогда глядишь, и проблем не будет. Максиму Горькому, видно, удалось постичь это таинство. Великий писатель окончил всего два класса. Однако это не помешало ему стать великим.
Что касается автора этих строк, то ему тоже не повезло с образованием. Лишь четыре класса осилил, да и то с горем пополам. На одни двойки учился. Когда получал тройку, отец меня гостинцем вознаграждал. При этом не требовал от меня того, что с трудом давалось, к чему душа не лежала, за что я ему безмерно благодарен. Любое насилие бесперспективно. Свобода выбора своего места в жизни — вот та главная стезя, которая ведёт к успеху, к благотворной цели.
«Почему я таким бестолковым уродился, почему остался неучем?» — невольно напрашивается вопрос. Виной тому война. Однако я не сетую на свою судьбу, ибо это моя судьба и другой я не хочу. Да и как иначе. Сколько людей погибло, сколько пропало без вести! А вот, поди ж ты, я остался жив, хотя и не щадил себя, больше других рисковал, не прятался от смерти. Даже рядом взорвавшийся снаряд не осилил мою плоть, не отправил в Царство Небесное. Отделался лишь контузией с потерей слуха и нарушением речи. Случилось это в момент трапезы, когда я набивал свой усохший от голода желудок кашей из конского навоза. Благо, что немцы зерном кормили своих коней...
Вот так, благодаря «счастливому детству», первый класс осилил только к одиннадцати годам. Это всего лишь начало моих житейских испытаний. Дальше — больше...
Тогда не только я, но и все мои сверстники, соседи по баракам и коммуналкам рано становились кормильцами, приобщались к труду, подчас непосильному для своего возраста. И уже, конечно, не до школы было. Так и остались неучами. Вот и я в четырнадцать лет после четвёртого класса трудовой книжкой обзавёлся, в работяги подался, освоил специальность столяра-плотника. По-мужицки орудовал топором, пилой, рубанком. Сначала на стройках, затем на 45-м военном заводе вкалывал, ныне это «Са-
10
лют». Затем ещё десяток профессий освоил. Был и разнорабочим, и грузчиком, и поваром, и такелажником, и сварщиком, и бетонщиком, и кочегаром, и маршрутным рабочим в таёжных экспедициях, и... Помимо рабочих специальностей, познал и начальствующие должности. Работал прорабом, мастером, техником, бригадиром, лесничим... Кстати, в начальники я не больно-то рвался. Не люблю командовать, люблю на практике своими руками доказывать, на что я способен. Однако в жизни не всё и не всегда, по-моему, складывалось...
Простолюдину, человеку от земли легче находить общий язык с работягами. Поэтому-то периодически приходилось выручать специалистов-теоретиков от академий, руководителей с высшим, кандидатским, а то и докторским образованием.
В то и особенно в более ранние времена самообразовании™, двоечники и прочие недоучки такими шедеврами обогатили человечество, что нынешним дипломированным образованникам, кандидатам, академикам и прочим отличникам, пресловутым «профессионалам» — только снится. А вот Горькому, Шолохову и десяткам, если не сотням других недоучек, это не снилось, ими это воплощалось. Взять хотя бы к примеру Александра Сергеевича Пушкина, которому все эти алгебры, геометрии, математики всего лишь на двойку давались, а то и на кол. «Если бы все эти предметы, всю эту тягомотину поэт осилил хотя бы на тройку, тогда, глядишь, и самого Пушкина бы не состоялось», — успокаивал я сам себя, как бы реабилитируя свою бездарность. Английский учёный, естествоиспытатель Чарльз Дарвин тоже не прослыл в успевающих учениках. Не зря же ему на определённом этапе образования не рекомендовали поступать на следующую ступень обучения. Всё, что ему удалось доказать всему миру, всему человечеству, он достиг практическими наблюдениями в природе, своим фанатизмом, своим трудолюбием и упорством.
11
Озерные чайки на Люблинских болотах
Негоже не упомянуть и о Джералде Даррелле, который ещё за десять лет до появления Красной книги сделал много для того, чтобы сохранить на Земле редких и вымирающих животных.
Благодаря его книгам и фильмам, многие жители нашей планеты познакомились с миром природы, ощутили любовь автора ко всему живому, ко всему тому, что украшает нашу Землю.
Родился писатель-натуралист в Индии в 1925 году. Он был самым младшим, четвертым, ребенком в семье. Когда ему исполнилось три года, умер его отец, железнодорожный инженер Лоренс Самуэл Даррелл. Вскоре овдовевшая Лиза Флоренс с детьми вернулась в Англию, на родину своих предков. В Лондоне будущий гений впервые пошёл в школу, которая ему оказалась не по плечу. Не хотел учиться. Не осилил даже одного класса.
В 1935 году по предложению старшего сына Ларенса, невзлюбившего английскую погоду и нравы британского общества, Дарреллы переехали на греческий остров Кор-
12
фу. Здесь прошли самые счастливые детские годы писателя. Вместе с тем, школа и прочие учебные заведения его не интересовали, довольствовался лишь домашним образованием.
Писательский талант и гениальные дарования натуралиста он обрел благодаря любви к природе, неуёмной страсти к скитаниям по ближним и дальним странам, благодаря добрым намерениям по изучению и отлову исчезающих зверей для своего и других созданных им зоопарков мира.
Джералд Даррелл достиг таких высот, о которых и не мечтали даже самые высокообразованные дипломированные мужья. За свою жизнь он написал более тридцати книг и снял тридцать пять фильмов. Почти все его творения были переведены на русский язык, стали достоянием бывшего Союза.
В восьмидесятые годы двадцатого века Даррелл приезжал в Советский Союз и сделал 13-серийный фильм о природе, успешно демонстрировавшийся не только у нас, но и во многих других странах.
Несмотря на достаточно слабое здоровье, писатель не щадил себя, жил на износ. Своё здоровье он подорвал в изнуряющих экспедициях, во время изучения зверей и птиц, где неоднократно подхватывал тропические инфекции. Особенно худо себя почувствовал после последней поездки на Мадагаскар в 1990 году. Умер писатель-натуралист, защитник всего живого на Земле в возрасте семидесяти лет от осложнений после пересадки печени.
В его завещании есть такие слова: «Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов... Каждый должен хотя бы попытаться остановить ужасное осквернение мира, в котором мы живем. Я сделал то, что смог, единственным доступным мне способом. Мне хотелось бы надеяться на вашу поддержку».
А наши «необразованные» художники, первооткрыватели, первопроходцы, гениальные ученые и прочие са-
13
14
Сыч — птица ночная
мородки, выходцы из простолюдинов, о которых говорят: «Это чудаки, они мир украшают, на таких Русь держится». Их много у нас, всех не перечтешь...
Я коснусь лишь одного из них — Циолковского. Кстати, этот человек когда-то жил по соседству с моими предками, но об этом потом...
Кто-то считал, да и сейчас считает его отцом космонавтики, кто-то гением, кто-то сумасшедшим безумцем. Видно, он был и тем, и другим, и третьим. Иначе не отличался бы от всех нас, простых смертных, был бы как все...
Родился Константин Эдуардович 5 сентября 1857 года в селе Ижевское Рязанской губернии. Его разработки, его дерзкие планы и расчеты, настолько опережали время, что и поныне его потомки не в силах сполна осознать их значение.
Не имея какого-либо специального образования и соответствующих приборов, он вывел формулу, додумался до запуска многоступенчатого корабля, рассчитал оптимальную высоту для полета вокруг Земли, на которой и поныне летают космические ракеты-спутники.
Интересовался самоучка и проникновением математики во все области знаний, а также строением атома, когда об этом никто даже не помышлял. «Наш атом так сложен, как планета или солнце», — утверждал он. Когда ещё не ведали об астроботанике, синтезе сложных органических молекул в условиях космоса, а самообразован-ник уже судил-рядил, размышлял о жизни во Вселенной, убеждал, что и на других планетах возможна жизнь. Он призывал к заселению космоса: «Земля — это колыбель разума и нельзя вечно жить в колыбели».
С появлением первых примитивных самолетиков ученый уже подсчитал количество топлива для того, чтобы ракете оторваться от Земли и преодолеть земное притяжение. О заслугах гения, о его находках и открытиях много сказано и написано. А вот как он «докатился» до тако-
15
го — трудно осознать. Казалось бы, нет тому оснований. Ибо изначально этот человек был обделен добрым здравием и житейской изворотливостью. Потому-то не до учебы было. Читать и писать, первые азы арифметики он познал благодаря матери.
В девять лет мальчик оглох, лишился слуха. Причина тому — тяжелая скарлатина и прочие хвори. Тут уж и без того стеснительный ребенок окончательно замкнулся в себе. В этот трудный, самый темный период земного бытия, он с трудом осиливал житейские тяжбы. Однако собрался духом, поступил в Вятскую гимназию. Случилось это в 1869 году. Но и тут не повезло...
Мальчик не отличался способностью, числился в отстающих. К тому ещё глухота мешала учебе. За шалости и неуспеваемость Костя часто попадал в карцер. А в 1870 году ещё и мать умерла. Мальчик стал учиться ещё хуже и его отчислили из гимназии. Тут уж ничего не оставалось, как заняться самообразованием. Стал много читать. Увлекся конструированием. Собственноручно смастерил астролябию, токарный станок, самодвижущийся локомотив, тележку, саморобот и ещё какой-то драндулет. Этим подросток не только поразил воображение соседей, но и вынудил отца обратить внимание на недюжинные технические способности своего чада, которого тот вскоре отправил на учебу в Москву для поступления в высшее техническое училище (ныне МГТУ им. Н. Э. Баумана). Однако сын по неведомой причине не поступил в училище. Вместо учебы снял угол у какой-то прачки. Жил впроголодь, на воде и хлебе. На большее не хватало денег, которые ему ежемесячно высылал отец.
Жизнь в Москве оказалась невмоготу, не по карману. Вот и вернулся неудачник в родные пенаты, в Вятку, где занялся частным репетиторством, а свободное время проводил в библиотеке. В 1880 году Циолковский осилил экзамен на звание учителя народных училищ. Вслед за этим
16
(обретя первую государственную должность), по поручению Министерства просвещения переехал на мою малую родину — в древний Боровск на Протве, затерявшийся среди холмистых лесных глухоманей между Московской и Калужской областями.
Примечательно это место обилием рукотворных святынь и староверующим людом. Не случайно сюда, в центр русского старообрядчества, сослали боярыню Ф. П. Морозову и её сестру — княгиню Е. П. Урусову. Фанатичные раскольницы, содержавшиеся в сырой земляной тюрьме, скончались в 1675 году. Я ещё помню их надгробную плиту, лежавшую на городне, которую, как мне помнится, то ли в конце шестидесятых, то ли в начале семидесятых годов прошлого века перевезли в Калужский краеведческий музей. Обрел здесь свою погибель и известный протопоп Аввакум, один из основоположников движения, направленного против официальной церкви.
В Боровске Циолковский жил довольно долго. Здесь он женился, обзавелся семьей. Однако так и остался чудаком и безумцем. Не расставался он и со своими детскими ошеломляющими мечтами. Несмотря на скромное учительское жалование, приобретал какие-то примитивные приборы, помогавшие ему осуществлять житейское хобби. В его доме постоянно сверкали молнии, слышались раскаты грома, звенели колокольчики, плясали самодельные бумажные куклы, клоуны и прочие «Чебурашки».
Учитель удивлял боровчан своими забавами, обеспечивая их если не хлебом единым, то зрелищами, тоже благотворно воздействовавшими на людские души, особенно в пору не столь радужных житейских будней.
По окончании уроков учитель не дремал на завалинке, не сидел сложа руки. То он строил подземный тоннель, то всю ночь напролёт разглядывал в самодельную трубу звездное небо, то запускал фейерверки. Причудам не было конца и края.
17
18
Волк облизывается
Так вот, не осилив даже начального школьного образования, не говоря уж о всяких там академиях и прочих учебных заведениях, а благодаря непредсказуемым для нашего разума сверхчеловеческим размышлениям, благодаря особому состоянию души, благодаря намеченным житейским планам, целеустремленности, фанатичному трудолюбию, чудачеству и состоялся отец космонавтики, гений, теоретически покоривший космическую бездну.
Размышляя о сверхчеловеческих возможностях, невольно ощущаешь, что творчество и незаурядное мышление — это ещё и Божий промысел, это обращение к Богу, это молитва от всех нас, направленная в ухо Всевышнего. Услышит ли? Коли услышит — успех обеспечен. А ещё говорят: «Его Бог поцеловал». Это уже вершина дарования. Так ли это? Кто верит, тому Господь воздаст, кто не верит — у того иное понятие, иное восприятие мира. Кто прав? Всяк прав. Ибо у каждого своё ощущение таинств, исходящих из глубин, не столь постижимых для человеческого разума.
Всё в нашей жизни непредсказуемо. И уж, конечно, жить только ожиданиями Божьих подачек — дело утопическое, неперспективное. Ибо у Бога нет других рук кроме твоих. Невольно вновь всплывают в памяти слова гениальных самородков, которые считали, что у человека всего лишь один процент таланта, остальное — труд, труд, труд.
У каждого из нас своё образование, свои академии. Мы их достойно прошли, но не за партами учебных заведений, а на суровых дорогах жизни, которые привели многих из нас, в том числе и меня, сначала к стихоплётству, а затем к прозаплётству Вместе с тем не обошлось и без писательских успехов. Но об этом я ещё более подробно исповедаюсь. Конечно, в свободных художниках мне не посчастливилось покуражиться, талантом не вы-
19
Берёзки у пруда
шел. Писал, фотографировал, выступал по всесоюзному радио в свободное от основной работы время. Особенно легко было сочинять на больничных койках и в пору моих скитаний по лесным глухоманям и болотным топям. Ибо наиболее дорого моему духу — общение с природой и её дикими обитателями. Мне уступают дорогу медведи, тигры, леопарды, снежные барсы, рыси и всякие иные хищники. А матёрые волки не только делятся со мной своей добычей, но и доверяют своё логово, позволяют ночевать в обнимку со своими детёнышами.
Волки и даже самое лютое зверье поступают со мной весьма благородно. К сожалению, далеко не всегда то же самое можно сказать о людях...
Когда я вспоминаю ночевку в волчьем логове, невольно переношусь в детство. Словно, вновь в наш дом, стуча сапогами, входят немцы. Мама закрыла лицо руками, бабушка поспешно молится на икону, а я, весь сжавшись от страха, забился под стол — ну точно, как те волчата в логове. Было мне тогда около пяти лет и жили мы
20
на окраине провинциального города Боровска, что в Калужской области. Бревенчатый дом, за ним — сад, огород, а дальше — крутой спуск к реке Протва. Вода — чистейшая, для питья брали. Рыбы — полным-полно. Само название реки на древне-финском языке означает «рыбная река». Даже скопа гнездилась под Боровском, а на том берегу по весне бормотали тетерева. Их было слышно с крыльца нашего дома...
Чуть в стороне от огорода — глухие овраги, сплошь поросшие ольхой, черёмухой, ивняком и лещиной. А сколько там было родников! Случалось, хлебнёшь глоток в разгар летнего зноя — жажды как не бывало. И уж, конечно, в оврагах водились барсуки. Теперь их норы пустуют: браконьеры постарались. Овраги те называются Красновскими, по имени села Красное, в котором сохранилась церковь из красного кирпича.
Возможно, и по сей день жил бы я в этом чудесном краю, да грянула война. 22 октября 1941 года немцы оккупировали Боровский район. Захватчики сразу же установили жестокий режим. Стоило только в неположенное время появиться на улице — расстрел. На площади, в церкви гитлеровцы устроили пересыльный пункт для советских граждан. Их объявили военнопленными, над ними глумились, им не давали ни есть, ни пить. От голода и болезней в церкви погибло более 200 человек. За время оккупации из наших мест было убито и угнано в Германию около 1200 человек.
Хозяйничали завоеватели недолго. В конце октября — начале ноября 1941 года 113 дивизия Красной Армии укрепляла оборонительный рубеж, готовясь к контрнаступлению. С приходом зимы гитлеровцам очень уж тяжкими показались русские морозы, и они стали отводить своих солдат с линии обороны в сторону ближайших деревень. 16 декабря Военный совет 33-й армии вызвал командиров и военкомов дивизий отдельных частей, на-
21
Кряковые утки
чальников штабов. Командарм М. Г. Ефремов ознакомил собравшихся с обстановкой на фронте: «18 декабря наша армия и сосед слева — 43 армия генерала Голубева согласно директиве командующего Западным фронтом переходит в наступление с задачей нанести удар в направлении Балабаново и развить его дальше на Боровск, Верею, Малоярославец».
В этот же день, 18 декабря 1941 года, 33-я армия, совместно с 113 дивизией начали наступление. Они форсировали реку Нару и сразу же захватили полосу вражеской обороны у деревни Чириково. Затем, преодолевая сопротивление неприятеля, вошли в деревню Иклинское. Это случилось 24 декабря. С этого дня началось освобождение Боровского района от ненавистных захватчиков.
25-го декабря из-под Наро-Фоминска к Боровску с боями устремилась 201-ая Латышская дивизия. Через три дня она освободила от немцев железнодорожную станцию Вор-сино. Это случилось 28-го декабря, а 31-го декабря все три полка дивизии стали освобождать одну позицию за другой.
22
2-го января 1942 года после ожесточённой артподготовки пошли на штурм Боровска. Большой вклад в освобождение города внесли подоспевшие воины 201-ой части. Не оплошали и сибиряки. Они появились быстро и неожиданно. Перейдя реку Протву, сибирская братия с отчаянной дерзостью набросилась на фашистских лиходеев. Всё перемешалось в одну кучу: танки, машины, кони, сани, телеги с русскими и немецкими солдатами. Не разберёшь, где наши, где немцы. Наконец, перешли врукопашную... Схватка не утихала ни днём, ни ночью. Лишь утром 4-го января 1942 года все вздохнули с облегчением. Наши воины овладели городской площадью. Тут уж на свет божий из подвалов и всяких иных укрытий стали выбираться уцелевшие жители. Выполз и я из насквозь промёрзшей землянки. Приютиться было негде. Все дома были сожжены обезумевшими оккупантами. Отступая, они всё уничтожали, всё сжигали на своём пути. Кто пытался защитить, спасти свои дома — получал автоматную очередь.
Вместе с тем были и радостные минуты. И по сей день со слезами на глазах вспоминаю, как ко мне, полуживому от голода и холода ребёнку, подбежал солдат в белом халате, серых валенках, треухе с красной звездой и протянул полбуханки мороженого хлеба. Я набросился на гостинец, но зубы не смогли осилить окаменевший подарок. Я так старался, что порвал десны, изо рта заструилась кровавая слюна. А на следующий день ещё больше повезло. Мне подарили два куска сахара, которые я сразу же спрятал за пазуху и побежал, что есть духу, в свой «земляной дом». Там меня встретили мама с бабушкой. Они очень обрадовались, расцеловали меня. И уж конечно, напомнили, что 18-го января мне исполнится пять лет. «Вот тогда-то и отпразднуем всласть, кипяточку сладкого отведаем», — услышал я из их уст.
Вот как бывает, когда беда нагрянет, тогда и малому рад. А вот сейчас мне вдруг пришло на ум, что вроде па-
23
Лесное озеро
мять начала сдавать. Что было вчера — убей, не помню, а вот что пережил 70 лет тому назад — свежо в памяти. Запомнились даже лица немецких и финских солдат, что выдворили нас на заснеженную улицу, а сами поселились в нашем доме. Благо, что земля ещё не промерзла (считай, и тогда повезло), нам всё же удалось выкопать для своего жилья довольно глубокое убежище. Так мы и жили в сыром окопе. А бои не утихали. Кругом всё горело, рвались снаряды. Стояла суровая зима. Помню, выползу ночью из промерзшей насквозь земляной темницы, а вокруг всё озарено пламенем пожарищ. Невдалеке трупы валяются: местных жителей, немцев, наших солдат.
Однажды надоело нам отсиживаться в окопе. Вот и решили втроём — бабушка, мама и я перебраться в село Красное. Думали, там поспокойней. Когда шли по заснеженной реке, нас заметил лётчик из пролетавшего над нами немецкого самолёта. Развернувшись, он стал строчить в нас из пулемёта. Видимо, принял за партизан. Мы упали ничком в снег и притворились убитыми.
24
Думая, что дело сделано, немец полетел восвояси. Мы же поднялись, чтобы снова продолжить путь. Однако лётчик заметил нашу каверзу. Снова развернулся, приблизился и начал расстреливать. Пули ложились совсем рядом — спереди, сбоку, сзади. И вновь мы лежали до посинения. Руки, ноги, лицо онемели от холода. Но теперь мы не вставали до тех пор, пока самолёт не скрылся из глаз.
В Красном мы тоже не нашли покоя, там было всё в огне. Пришлось возвращаться в свой окоп.
Отступая, немцы всё за собой сжигали. Не избежал этой участи и наш бревенчатый дом. На его месте мы увидели лишь тлеющие угли, да чёрную обожжённую печь. Сгорело всё. Осталось только то, что было на нас, да и то вместе со вшами. Бывало, сниму с себя латанную-перелатанную рубашку и трясу над костром или снежным сугробом — от вшей избавляюсь. А тут ещё чесотка одолела, вся голова в болячках вперемешку со вшами, от которых куда трудней было избавиться. Не отстегнёшь же свою болявую башку, не бросишь её в костер...
С разгромом гитлеровских оккупантов вернулись из лесов и всяких тайников городские мужчины, по какой-либо причине не ушедшие на фронт. Воротился и мой отец: у него была бронь. Невзирая на желание воевать, его всё же оставили работать на текстильной фабрике, где для бойцов вырабатывали шинельное сукно и прочие ткани, необходимые фронту. На бронь повлияло ещё и повреждение руки, которое случилось во время устранения неполадок на ткацком станке.
Немцы, как я уже упоминал, пленили местных жителей, особенно мужчин. Отец был не только специалистом по ткацко-прядильным станкам. Он ещё был и отличным охотником. Да и лесником приходилось работать. Поэтому ему легко было затеряться в окрестных лесах, тем самым избежать ареста. Он помогал красноармейцам выби-
25
раться из вражеского окружения, помогал им переходить через линию фронта к своим.
Оккупанты нанесли огромный материальный урон. Нужно было восстанавливать разрушенное хозяйство. Работать приходилось и день и ночь. Жизнь постепенно налаживалась и в городе и в сёлах. Вместе с тем житейское лихо никого не обошло стороной. Всем досталось сполна. Людям некуда было податься. Кругом одни пепелища и развалины. Не избежала этой участи и наша семья. Всё сгорело. Сохранились лишь грязные вшивые шмотки на наших обескровленных телах. Уж как только мы не усердствовали приютить свои кости. Однако всё как-то не складывалось по-человечески. То снаряд угодил в наше «жилище», то замаскированная немцами мина взорвалась, то державшиеся «на соплях» стены и потолок обрушивались на наши головы, то ещё какая напасть вынуждала в очередной раз очутиться на улице...
Наконец-то судьба сжалилась и над нами, приютила бедолаг в маленькой комнатушке, затерявшейся средь лабиринтов бывшей тюрьмы. Здание было кирпичным. А, как известно, кирпич не горит, хотя и его немцы пытались спалить. Так вот очутились мы в тюремных застенках, в которых ещё до революции умер мой дед Иван. Попал он сюда по нелепому стечению обстоятельств.
Началось с того, что он купил у цыган лошадь и был обвинён в краже. Деда все знали в округе, как опытного охотника и знатока природы. Работал он в ту пору лесником, жил с семьёй в лесной сторожке. Однажды с купленной лошадью он появился в Боровске. Оставив её на привязи, дед заглянул в чайную, где завязалась мирная беседа с друзьями по охоте.
Когда Иван вышел на улицу, возле лошади стояли полицейские и её хозяин, какой-то начальник. Трудно было доказать, что эту лошадь он купил у цыган. Так вот и заточили деда в тюрьму. Его жена, моя бабушка, Марфа Ти-
26
мофеевна Новикова осталась с четырьмя малыми детьми. Но они не бедствовали: жили за счёт... тюрьмы. К деду отовсюду шли ходоки, несли съестные припасы, охотничьи трофеи; у него было много поклонников, единомышленников, друзей. Бабушка дважды в неделю приходила к мужу и каждый раз уносила с собой по мешку гостинцев для детишек.
Не оставалась в долгу и бабушка. Она славилась в округе, как народная целительница, травница. И уж конечно, никому не отказывала, каждому готова была помочь и советом, и делом. От неё не уходили с пустыми руками, каждый уносил с собой пузырёк настойки или пучок целебной травки, или ещё какое-либо лекарство. При этом денег она не брала, всё раздавала даром. Этой добротой обладал и мой дед, поэтому его так любили люди.
Однако доброта добротой, а беда бедой. Дед был свободолюбив. Он не перенёс несправедливого заточения. Скоротечная чахотка сгубила его. Такова наша жизнь. К каждому рано или поздно приходит беда, только переживают её все по-разному. Вот и вдова лесника тоже по-своему восприняла уход любимого человека. Оставшись одна с четырьмя малыми детьми — тремя мальчиками и девочкой, — она не пала духом. Достойно выполняла свой материнский долг. Вырастила, воспитала, привила всем своим отпрыскам любовь к труду и людям. Поэтому, и они, также как их мать, оставили добрый след на земле, прожили долгую, достойную жизнь.
После отступления немцев леса с избытком были напичканы различным взрывоопасным хламом. Бывало, то тут, то там людей разрывало в клочья. Да это и понятно. Ведь многие выживали лишь благодаря грибам, орехам, ягодам и прочим дарам природы. Да и без дров не выжить в голодную и холодную пору.
Учитывая сложную обстановку, было решено доверить моему отцу должность Берендея. Так он стал лесни-
27
ком. В его обязанности входила не только охрана и приумножение лесов, но и поиски мин, снарядов, гранат и прочих смертоносов. На этот раз судьба сослужила мне добрую услугу. Да и как иначе. Ведь уже в детстве я окунулся в лесную благодать, что так дорого и необходимо было для моей безмятежной души, ибо в моих генах уже тогда была заложена страстная любовь к природе. В ту пору мы жили вдвоём с отцом. Моя мать с младшим братом Николаем в это время жила в захолустной деревне Тульской области. Был у меня и ещё один брат, но он умер. Да и моя жизнь держалась на волоске, особенно после контузии. Тем не менее, я всюду пытался следовать за отцом. Сопровождал его и по лесным обходам. Однажды даже спотыкнулся о немецкую мину. Однако взрыва не последовало. И мне опять, вот уже в который раз, повезло, остался жив.
Но как бывает, жизнь не стоит на месте, всё течёт, всё изменяется. Когда мне шёл десятый год, отца пригласили на работу в Москву, как специалиста по ткацко-прядильным аппаратам, для восстановления фабрики «Первое мая». Нас поселили в маленькой комнатушке прямо на предприятии, рядом с круглосуточно грохочущими прядильными машинами. Тогда страна нуждалась в производстве тканей, а специалистов не хватало. Они были востребованы каждую минуту. Поначалу не было никакой мебели, лишь четыре голых стены, зато это уже свой угол. Лиха беда начало. Наконец, нам выделили старую кровать и чайник. Тут уж мы зажили по-человечески. Вскоре и мать с младшим сыном перебрались в нашу хижину. Так мы стали москвичами.
Через некоторое время нам выделили комнату в двухэтажном бараке возле стадиона «Сталинец» (теперь это «Локомотив»). Этот захолустный в то время уголок Москвы поистине стал моей второй малой родиной. Здесь прошли основные годы моего становления, как человека, здесь формировался мой характер, здесь я впервые начал
28
вести дневник о природе, обо всём, что волновало душу. Конечно, время было послевоенное, тяжёлое. Голодно нам жилось. Хлеб давали по карточкам. За мукой или каким иным дефицитным продуктом, которые появлялись в магазинах в предпраздничные дни, очередь занимали с вечера. Всю ночь коротали на улице с надеждой на получение очередной пайки. Но, как бы там ни было, воспоминания о том периоде остались самыми радужными и не только потому, что люди были добрыми, готовыми в любую минуту поделиться последним кочаном капусты или куском хлеба, но ещё и потому, что радовались мы тогда самому малому. Добыл где-то кость от павшей лошади — праздник. Набрал после схода снега первой крапивы, лебеды, дудника, купыря, мать-и-мачехи — праздник вдвойне. От такого подарка природы организм преображается, оживает, освобождается от застарелого за долгую зиму авитаминоза. Жизнь продолжается.
Однако самый памятный праздник для меня состоялся в 1947 году. Не помню, в каком месяце это случилось. Зато чётко запомнил объявление по радио об отмене хлебных карточек. Мать, не долго думая, сумки на плечо и — айда в магазин. Как бы не опоздать, вдруг не достанется. По пути и меня прихватила в помощь. На двоих-то больше дадут. Вваливаемся в булочную. А там, как на скатерти-самобранке, бери, сколько унесёшь. Жаль, что денег было маловато. Тем не менее, буханки на четыре хватило. Правда, на белый хлеб не позарились, чёрный-то вроде бы сытнее. Нам ведь не до роскоши, лишь бы желудок набить.
Прибегаем домой, разрезаем буханку на куски, посыпаем крупной, слегка пожелтевшей солью и в рот. Черпаем кружками из ведра холодную воду и запиваем, словно утки, чтобы не подавиться в спешке. Конечно, можно было бы и чаю вскипятить на берёзовом грибе чаге. Однако время жалко терять, голод — не тётка.
29
Неподалёку от нашего барака пролегала Московская окружная железная дорога. За ней заканчивалась Москва и начиналась область вместе с чудесной деревней Калошино. Я любил бродить по её зелёной околице, слушать голосистых петухов, лай дворовых псов, охранявших усадьбы, обильно поросшие малиной, смородиной, крыжовником, вишней, сливой, яблонями, грушами.
По утрам в окна барака врывались мелодичные звуки пастушьего рожка. Под эту дорогую моему сердцу мелодию я выбегал на улицу и устремлялся за торопливым стадом, которое состояло не только из деревенских, но и городских коров. В ту пору и москвичи бурёнок содержали. Козы, тогда их называли «сталинскими коровами», тоже были в моде. И уж, конечно, увлекались свиньями. Держали поросёнка и мои родители. А ещё у нас были кролики. Да и охотничья собака была, как без неё. Ведь я с малолетства к охоте пристрастился. А уж об отце и говорить не приходится. Охота и рыбалка для него — дороже жизни.
Молоко тогда мало кто брал в магазине, да и зачем, когда каждое утро по бараку то одна молочница пройдёт, то другая. Поставит бидон на пол и давай народ скликать, да так, что на улице слышно: «Кому молоко топлёное, кому сырое?!» Тогда помногу не брали — литр-полтора, а кто победней, те полулитровой банкой ограничивались. Зато, какое молоко — сливки, да и только. Выпьешь стакан с горбушкой черняшки — полдня сыт. Конечно, тогда запросы другие были. Это сейчас, чем богаче, тем больше требуют и меньше делятся с другими. Раньше люди куда добрее были, последней крохой делились, радовались самому малому, к природе относились иначе. Жалели каждую веточку, каждый цветок, не то, что сейчас. Мама с папой сидят на пеньке, а их чадо, знай себе, рвёт на городском газоне цветущие одуванчики или какие-либо иные цветочки. Наберёт целую охапку и спешит к родителям,
30
мол, сплетите венок. И плетут, а по возвращению домой все эти творения природы выбрасывают в мусоропровод.
А сколько птиц порхало вокруг! Бывало, войдёшь в берёзовую рощу или сосновый бор, что по-соседству простирались — зяблики, щеглы, зарянки, реполовы, пеночки на все лады разливаются. Зимой — стаи чижей, чечёток, снегирей, корольков, поползней постоянно перекликались средь заснеженных крон.
За стадионом пролегали обширные земли совхоза «Бодрое». Здесь и дойные коровы одаривали москвичей молоком, и свиней откармливали. Но особенно много овощей зрело на совхозных грядках. Чего здесь только не росло — помидоры, огурцы, капуста, салат, редис, морковь. Между совхозом и стадионом приютился детский парк. Это было моё любимое место. Здесь расположился маленький зоопарк, в котором жили дикобраз, лисица, заяц, белки, ежи, морские свинки. Запомнились мне и сетчатые вольеры. В одном из них жили мелкие певчие птицы: лазоревки, гаички, большие синицы, зеленушки, дрозды. В другом — хищные птицы: канюки, коршуны, ястребы, пустельга. Была тут и голубятня.
А ещё запомнилась столярная мастерская, где всегда пахло смолистыми опилками. Я часто заглядывал сюда, любовался, как из рубанков вьётся широкая стружка. Пробовал и сам строгать доски. Первое знакомство с верстаком, лучковой пилой, фуганком, галтелью сыграло существенную роль в моей дальнейшей судьбе. Ибо ремесло столяра стало моей основной профессией. Позже мне пришлось работать плотником, сварщиком, кочегаром, поваром, мастером, садовником, прорабом, лесничим и еще немало профессий перепробовал. Однако работа с деревом оставила в моей жизни самые светлые воспоминания. Ещё мальчишкой я подрабатывал для личных расходов: мастерил кухонные столы, тумбочки, табуретки, кресты для новогодних ёлок, делал и другие поделки, которые
31
Мое таёжное житьё-бытьё
у меня с удовольствием покупали. Всё, что зарабатывал на основной работе, отдавал родителям, а уж остальные деньги тратил на свои нужды. Покупал аквариумы, рыбок, птиц, кроликов, морских свинок и прочую живность, до которой я был больно уж охоч с самого детства.
Занимался я и фотографией. Сначала любителем снимал, а уж потом и на ФЭД заработал. Была у меня и гармонь-полухромка: двадцать три на двенадцать. Хорошим гармонистом я не стал, но всё-таки популярные, не столь сложные вещи играть научился.
Было у меня и ружьё — курковая тулка. Как без него... Ведь мой отец и все те, кто вхож был в наш дом, слыли охотниками, рыбаками, птицеловами, грибниками или просто любителями и знатоками природы. От всех этих увлечений никаких доходов, одна растрата. Ибо любыми дарами природы, любой добычей, любой живностью я по своей натуре торговать не мог, всё раздаривал друзьям и близким мне по духу чудакам. В бедности все
32
мы тогда жили, поэтому открытости и доброты больше было в каждом из нас.
Вместе с тем, несмотря на разруху и бедность, детей не забывали рожать. Вот и у нас с братом сестрёнка появилась. Я был старшим, ухаживать и помогать младшим приходилось мне.
Школа меня мало привлекала, поэтому её часто прогуливал. Нет, я не болтался без дела по улице, а каждый раз спешил в книжный магазин, покупал там по 13 копеек ручки и продавал их на Преображенском рынке по рублю. За день нужно было реализовать не менее тридцати ручек. На заработанные спекулятивным путем деньги, здесь же, на рынке, покупал той кусочка черного хлеба, намазанных маргарином. Первый сам съедал, остальные уносил домой для сестренки и братишки. Так вот и выживали.
Тогда наши родители и наши жёны не имели каких-либо привилегий и поблажек. Время было другое. Детей рожали в самых (мягко сказано) неприличных условиях. Помню, как однажды женщина освободилась от тяжкого, но такого желанного бремени прямо на сенокосе. Маша вдруг почувствовала нелады в своём организме. Из её рук выпали грабли, которыми она сгребала подвяленную на солнцепеке траву. Подоспевшие, пропахшие трудовым потом косари без всякой суеты и проволочек, приняли роды. Другой раз ребёнок впервые увидел белый свет прямо на колхозных грядках, в пору уборки урожая.
Раньше женщины не щадили себя, трудились до последнего, до «не могу». Вот и вынуждены были рожать не когда и где хочется, а когда и где можется, где нужда приспичит. Моя сестра тоже родилась не в больничной палате в окружении врачей и акушерок, а под крышей нашего неблагоустроенного барака. В тот памятный день мама как обычно хлопотала по хозяйству. Она не могла сидеть без дела, без хлопот и суеты. Вдруг ей стало худо, не по себе. Вот и прилегла на кровать. Так уж случилось,
33
34
Большой баклан
что я оказался один на один с бедой любимого человека. Было мне тогда десять лет. Однако я не оплошал, повел себя как взрослый, исполнил свой житейский долг.
— Что с тобой, мама? — спросил я.
— Позови Цуприкову бабушку, — откликнулась она.
Я испугался, с криком устремился на поиски бабушки, боялся не успеть. Но всё обошлось... Вскоре мы уже вместе с престарелой соседкой суетились у маминой постели. Мама попросила меня взять в шкафу чистое полотенце и передать его бабушке. Вскоре я услышал голосок маленького человечка...
— Кто, девочка или мальчик? — спросила мама.
— Девочка, — ответила бабушка.
Да что там. Я уже не говорю о себе. Ибо по понятным причинам не могу судить-рядить о начале своей земной жизни. Зато о младших братьях всё помню. Они, как и большинство других детей того времени, тоже не столь легко достались моим родителям. Однако это не мешало демографии. Семьи были многодетными, не то, что в нынешние, более благополучные, сытые времена.
Моя желанная дочка тоже появилась на свет Божий не в столь желанную пору. Проблемы были с жильём, негде нам было жить. Вот и ютились, в ожидании ребёнка у чужих людей, которые сжалились, глядя на мою беременную жену, выделили нам маленькую комнатушку в старом, предназначенном под снос частном домике, что приютился на улице бывшего Измайловского зверинца. Под окном пролегала автодорога, а чуть поодаль тянулась железнодорожная магистраль, по рельсам которой и денно, и нощно грохотали длиннющие, тяжелогрузные товарники. Удобств — никаких. Вот уж поистине, чем не бомжи? Однако благодарны были судьбе. Особо уютно себя чувствовали у жарко натопленной печки. Где тепло, там и душа оттаивает, и настроение возвышается. Да и сама жизнь, какой бы она не была тяжкой, становит-
35
36
Ястребиная сова
ся в радость. А там, где радость, где вера, надежда, любовь, там и новорождённому сопутствует удача. Так оно и случилось...
Вот как просто всё было. Никаких проблем. Любые невзгоды принимали с Божьей благодатью, без всяких интриг, истерик и нервных срывов, разрушающих не только душу, но и тело. Потому-то с радостью и любовью вспоминаю свое прошлое, свои суровые дороги жизни.
Нет, это не от того, что в былые, давно минувшие времена (как утверждают некоторые сытые, благополучные, не хлебнувшие сполна житейского лиха молодчики), мы были молодыми, здоровыми, успешными, уверенными в себе. Вот и наслаждались житьем-бытьем. Все было в радость. Не то, что сейчас...
Не верьте нелепым слухам. Нам не кажется и никогда не казалось, что раньше и снег был пушистей, и дожди моросили теплые, и солнце не жалело тепла и света, и луна-проказница и шалунья ярче освещала стежки-дорожки. Все это — не так. Мы тогда не жили для кошелька, желудка, шмоток, иномарок, коттеджей и прочих изъедающих душу пустяков и излишеств. Мы не отгораживались друг от друга высоченными заборами и стальными дверями. Нам не до того было. Мы были другими. Потому-то понимают нас не по-нашему, понимают по-своему. Мы теперь у них в динозаврах числимся. Что ж тут судить-рядить, жизнь не стоит на месте, все меняется, все течет, все спешит. Все кипит и все сырое...
Размышляя о прошлом, настоящем и будущем, невольно осознаешь, что мы выжили, победили, казалось бы, самого непобедимого врага, восстановили до основания разрушенную страну, первыми взмыли в космическую бездну с человеком на борту, стали самой читающей, самой мощной державой в мире — не вопреки, а благодаря любви, надежде и вере в светлое будущее. Жили мы тогда с чувством ответственности за свою страну. Ибо были
37
Журавли-красавки
уверены, что после всех невзгод, потрясений и страданий — наконец-то мир и справедливость восторжествуют на планете. Ожидали просвета в конце воображаемого тоннеля. Потому-то и не щадили себя...
А какими мы патриотами были! В любую минуту готовы грудью встать на защиту своего Отечества. Вот и считались с нами недоброжелатели Советского Союза. Да и трудностей не боялись, горы сворачивали, в три смены вкалывали. По первому зову, по первому слову «надо», молодёжь не раздумывая, уезжала хоть на край земли, хоть за край. Все были не только патриотами, но и романтиками. Со всех концов нашей огромной многонациональной страны, со всех вокзалов бывшего Союза парни и девушки устремлялись на освоение целинных и залежных земель, на устройство и прокладку сквозь непроходимые скалы, болота и таёжную глухомань — железнодорожных, бетонных, асфальтовых, булыжных и грунтовых магистралей, на строительство городов, электростанций, каналов, рудников, шахт, на изыскание полезных ископа-
38
емых, благодаря которым и поныне живёт и здравствует наша страна...
Как вспомнишь, так вздрогнешь, аж, мурашки бегут по коже. Конечно, этого не понять тем, кто не хлебнул сполна не только житейского лиха, но и романтического порыва, кто не рисковал собой ради спасения ближнего своего, кто прожил жизнь в уюте, тепле и сытости. Не зря же говорят в народе: «Не познав плохого, не разберёшься в хорошем».
Конечно, каждому — свое. У каждого свое восприятие окружающего мира, свои воспоминания, своя ностальгия. Я, например, скучаю по тем людям, которые, не щадя живота своего, пройдя сквозь горнила житейских невзгод и страданий, не растеряли человеческих достоинств, сохранили доброту, любовь и сострадание к ближнему, ко всему живущему на Земле.
Благодаря пониманию жизни, их чуткому и бережному отношению к людям, друг к другу — и мы, дети военной и послевоенной разрухи, не унывали от каждой неудачи, все стерпели, по-взрослому осиливали тяготы тогдашних невзгод и страданий.
Вот и сейчас на восьмом десятке земного бытия, несмотря на старость, на страшные диагнозы, на казалось бы трагическое состояние, я стараюсь чувствовать себя не хуже, нежели в детские, отроческие и юношеские годы; как и прежде, не порываю связи с природой и её обитателями. При первой же возможности теряюсь, растворяюсь в её никогда неувядающей сени. Ухожу туда, «где зеленое эхо отражает вода, где из чашечек лилий пьют стрекозы росу, и аукают ливни в притихшем лесу».
В этой непредсказуемой жизни и моей любимой, единственной дочке пришлось испытать немало бед и страданий. Осилила она и тяжкую болезнь, неделю находилась в коме. Не обошлось и без клинической смерти. Однако благодаря родительским усилиям и навыкам, быстро по-
39
Подмосковный пейзаж
правилась, восстановила свои живительные силы. Позже она уже папе и маме помогала бороться со сложными, подчас несовместимыми с жизнью поветриями.
Наталия Юрьевна Новикова окончила два института (без отрыва от производства, как тогда говорили). Училась вечерами, днём работала. Сначала в педагогическом институте, затем преподавала английский язык в общеобразовательной школе. Так многие тогда жили. Люди были не только уверены в себе, ответственны друг перед другом, но и более-менее равны между собой, не то, что сейчас. ..
Помимо основной работы и у меня было полным-полно хлопот по хозяйству. Сначала один сарай смастерил, затем к нему ещё два пристроил. В них я и столярничал, и ночевал, и живность всякую разводил. Во всё, что мастерил, душу вкладывал, потому-то и служила она долго и безотказно. Много воды утекло с тех пор. Однако, мать, уже на восемьдесят девятом году нет-нет, да и вспомнит о былом:
40
— Смотри, Юрка, сколько мебели пришлось выбросить, а вот твоя всё стоит, и даже не расшаталась. Помнишь, когда мастерил этот кухонный стол, табуретку, тумбочку двухстворчатую и маленький стульчик?
Подсчитываем, сколько годков прошло: 1951-1997 год. Итого — 46 лет! Страшно представить, столько зим и вёсен пролетело! А ведь, кажется, было это совсем недавно. Неумолимо быстро жизнь протекает. И чем дальше тебя отделяют годы от тех далёких дней, тем дороже оцениваешь своё детство, отрочество, юность. Невольно задумаешься о земной жизни — вспыхнула, словно комета, и нет её. «Вот если бы всё началось сначала...», — приходит в голову. Но, увы!
Вот уж действительно, ничего нельзя откладывать на потом. Все мы родом из детства, откуда растекаются живительные соки по всему древу жизни. Как можно раньше нужно приобщаться человеку к труду, ко всему тому, что дорого душе. Упустишь время, а уж его-то никогда не наверстаешь. Хорошо, если вторая жизнь будет, как хочется в это верить. А если она одна!..
С детства, не обладая должным здоровьем, я был больно уж рисковым мальчишкой. Однажды на вершине горы собралась гурьба лыжников. Никто из них не решился первым спуститься вниз, я же не устоял, поправил свои старые «деревяшки», прикреплённые к отцовским латаным валенкам и.. .метнулся с вершины. За мальчишеское лихачество я жестоко поплатился. В конце трамплина из оледеневшего сугроба торчала железяка в виде ржавой арматуры. Зацепившись за неё дырявым валенком, я птицей взмыл вверх и, ... потеряв равновесие, приземлился. Сломал правую ногу в коленке, причём, перелом был спиральный, со смещением костей. Чашечка сползла к середине голени.
В первый раз ногу в больнице «собрали» неудачно. Через какое-то время снова уложили на операционный
41
Зеленое эхо отражает вода
стол, закрыли лицо эфирной маской, подали наркоз, и очнулся я лишь на больничной койке. Месяца два ещё лечили, но травмированная нога и по сей день даёт о себе знать. Да и гнётся не до конца. Кабы не мои постоянные пешие переходы, занятия йогой, лечение народными средствами — нога бы не действовала.
В семнадцать лет — новая травма. Возвращаясь в Москву на велосипеде с Медвежьих озер, я отстал от своего товарища, стал обгонять автобус и столкнулся с грузовиком. Машина проехала по ногам, сломала правую ключицу, помяла грудь, сухожилия. Долго лежал в больнице в гипсовом коконе, из-за чего образовался сколиоз — искривление позвоночника. Кроме того правое плечо стало короче на три сантиметра. И это тоже на всю жизнь. Правая лямка рюкзака и поныне соскальзывает с плеча.
Другой раз, плутая по захолустным глухоманям Вологодской, Ярославской и Тверской областях, я после длительных поисков наконец-то набрёл на жилое гнездо беркута. Чтобы сфотографировать единственного птен-
42
ца (второй птенец уже слетел с гнезда), я полез на соседнюю тридцатиметровую сосну и... сорвался с дерева, упал на шпагат, идти не мог, правую ногу парализовало. Шесть километров, где ползком, где согнувшись в три погибели, добрался до ближайшей попутки. Нашлись добрые люди, довезли меня до дома, после чего я снова на два месяца угодил в больницу.
Множество (всех не перечислить) травм пришлось осилить. Что ж поделаешь, каждому своё. Не мог я жить по-другому. Вот и расплачивался за свою романтику, за своё хобби. Тем не менее, не тужу об этом. Да что там травмы, для меня это — мелочи, ибо я их переносил легко. И кости и мясо на мне заживали, как на бездомной дворняжке. Вот хронические болезни — другое дело. Больно уж они были тяжкими, подчас даже несовместимыми с жизнью. Однако и их одолевал.
Что касается моих недугов, то тут повинно не только военное лихолетье и моё наплевательское отношение к здоровью. С самого рождения судьба не столь благосклонна была к моей плоти. Родители с Божьей благодатью вспоминали о моём явлении с того света. Будучи ещё совсем несмышленышем, меня такой недуг одолел, что шансов на выживание не оставалось. Дошло до того, что меня, как умершего, положили под образа. Тут-то и свершилось чудо — я ожил. Нечто подобное случалось со мной и в более старшем возрасте. Первую клиническую смерть я осилил, будучи младенцем (со слов родителей), вторую — в 1961 году, когда мне исполнилось 24 года, третью — в 1991 году в возрасте 54 лет. Случалось это после тяжёлых хирургических операций, а всего их пришлось перенести ох как много, более 15, точно уж и не помню. По последним подсчетам, включая 2006-2007 годы, насчитал вроде бы 17 операций. Эти годы примечательны ещё тем, что в моём организме вдобавок ко всему и рак обнаружили...
43
|
Чёрные журавли
Эти строки пишу, лежа на больничной койке радиологического ракового отделения ГКБ №57, где прохожу лучевую терапию. Казалось бы, всё идёт своим чередом. Но и тут не обошлось без приключений. После более чем месячной лучевой терапии мне предоставили двухнедельный отдых, после которого я должен ещё на месяц лечь в больницу для продолжения атомной атаки на раковую опухоль. Но, увы, произошел сбой. Как всегда, почуяв свободу, я сразу же пустился в бега по лесному мордох-лёсту И уж, конечно, получилось, как в той поговорке: «Кто ищет, тот всегда найдёт». Можно было бы осилить, как-то превозмочь тягу к скитаниям, поберечь себя. Дело — не шуточное. Ведь за полгода — это уже четвёртая госпитализация. Предстоит ещё и пятая. За это время, помимо двух операций и облучений, в мой организм попало великое множество антибиотиков, гормонов и всякой прочей дряни. И конечно, это ослабило тело, понизило иммунитет, защитные силы организма. Поначалу я это учитывал, далеко не забредал, ночевать возвращался домой. За-
44
тем расслабился, отправился на двухдневную охоту. Нет, не с ружьем, с этим я давно покончил, с сетью и западней. Птиц захотелось половить. Заодно со зверьём и растительной благодатью жаждал пообщаться. Без этого жить не могу. Ибо это всё моё, это моя первая любовь, любовь с детства, любовь к природе и её обитателям. А первая любовь незабываема, нерасторжима. Поэтому и не расстаюсь со своим детством. Да и как иначе, иначе нельзя, иначе не получится, иначе впаду в детство (возраст тому подмога), а оттуда выхода нет. Память о прошлом не только ограждает меня от житейских невзгод, но и вдохновляет на творческие размышления, на желание жить с пользой для тех, кто тебя окружает, на желание быть востребованным в этом мире. Это и есть житейская потребность. Житейская неудержимость, житейская страсть. Однако любая страсть, как и любая инициатива, наказуема, требует жертв, как без этого. Без этого было бы неинтересно. Вот и на этот раз, как когда-то в детстве, увлечённый погоней за стаей кочующих птиц, я продрог на лютом ветру. К тому же ещё и ноги промочил, под лёд провалился. Тут-то я и простудился.
Нет, не ради наживы отправился в насквозь промёрзшее, заснеженное Берендеево царство. Птиц не продаю. Есть вещи, которыми не торгуют. Это совесть и всё то, что дорого душе. А ещё не продают друзей, а птицы — мои друзья. Это относится и ко всем иным братьям нашим меньшим.
По весне я ратую за отпущение птиц на волю. Тут уж не только агитирую друзей и знакомых, но и сам поступаю по-Божески. Выпускаю не только своих, но еще покупаю пичуг на птичьем рынке и в зоомагазинах. Летите, радуйтесь, размножайтесь, преумножайте себе подобных.
Нет, я не придерживаюсь древнему обычаю, не выпускаю птиц на благовещенье 7-го апреля (по старому 25 марта). Считаю, что эта традиция противоречит здра-
45
вому смыслу. Выпущенные в эту пору птицы часто становятся жертвой хищников или погибают от голода и холода.
Недавно пойманная птица выживает, да и то не всегда. А вот прожившая продолжительное время в неволе.... Получая готовый корм, птаха разучивается добывать его в природе. Кроме того, теряет осторожность, без которой любому беззащитному существу, окружённому множеством врагов, трудно сохранить свою жизнь. Нельзя забывать, что начало апреля — тяжкая пора для лесных обитателей. Почти все семена деревьев, кустарников и сорня-ковых трав осыпались, пришли в негодность, насекомых в это время мало.
Даже прилетевшие с зимовки дрозды, скворцы, жаворонки, юлы, трясогузки, зарянки, зяблики испытывают голод. Потому-то я предпочитаю выпускать птиц во второй половине апреля, а то и в начале мая, когда не только травы буйко потянутся к солнцу, но и кустарники и деревья зазеленеют, выбросят первые листочки.
Повинуясь могучему зову природы, навстречу теплу и свету, выползут из своих убежищ черви, букашки, таракашки и прочие козявки. Тут уж куда ни кинь взор — всюду благодать: и стол, и дом, и укрытие от посторонних глаз. Живи и радуйся пернатая братия.
Птицами и прочей живностью увлекаюсь ради познания их житейских таинств. Хочу узнать, как живётся пернатым в студёную пору, не требуется ли им помощь в подкормке или устройстве искусственных гнездовий и спасительных укрытий от хищников. По подсчётам учёных-орнитологов, от зимней стужи, бескормицы и хищников, одних только синиц погибает до восьмидесяти-девяноста процентов. Интересуюсь я и кочевками птиц, отлётом их на чужбину и возвращением в края родные, на свою родину. А любовные игры, их Божий дар оглашать округу своими сладкозвучными руладами, спари-
46
вание, устройство гнёзд, воспитание потомства и прочие таинства — могут ли не волновать человеческую душу, душу натуралиста?
Увлекаюсь я привлечением и даже переселением птиц из удалённых, безлюдных районов, поближе к человеческому жилью, в сады и парки, туда, где кошки не верховодят. Ибо одна только Мурка в радиусе 200-300 метров способна разорить все птичьи гнёзда. Она не только на земле и среди низких кустарников уничтожает птичью братию, но и ухитряется запускать свою когтистую лапу в дупла, скворечники, синичники...
После временного содержания в неволе (использовал и перезимовавших у меня птиц, которые были спасены от холодной и голодной смерти), я в нужное время и нужном месте выпускаю пернатых. Для этого подбираю удобные зелёные уголки, где птицы наиболее желаемы. Для птичьего благополучия иногда приходится сооружать искусственные микроводоёмы из вырытых и заполненных водой канав или вкопанных в землю корыт, тазов, кастрюль и прочей посуды. Не обходится без устройства кормушек, посева нужных трав, посадок кормозащитных кустарников и деревьев.
Привлекаю птиц и к своему жилью. Однажды даже пара соловьев загнездилась возле моей пятиэтажной «хрущёвки». Да и на балконе и окнах гнездились скворцы, синицы, горихвостки, трясогузки, мухоловки-пеструшки, малые и серые мухоловки...
...Стоп, совсем уж увлёкся, отклонился от намеченной цели. Забыл поведать, как перенёс простуду. Конечно, поднялась температура, несколько дней держалась под сорок. Однако, таков уж я бесшабашный дуралей, понадеялся на «авось», пока «скорая» не упекла меня в 3-ю инфекционную клиническую больницу, что на первой Курьяновской улице, с диагнозом какого-то экзотического, непонятного мне гриппа. Анализы показали негожие
47
48
Фотоохота — страсть моя
изменения в крови, связанные с простудными осложнениями внутренних органов. Особенно пострадала моя единственная почка. Кроме того, выявили ещё и двухстороннее воспаление лёгких. Заведующий 5-м инфекционным отделением (ознакомившись с только что поступившими результатами анализов), аж перепугался моим состоянием.
— Вы — тяжёлый хронический больной, к нам попали случайно. У вас даже утром температура под сорок, вам лежать надо, а вы по этажам бегаете. Мы вынуждены вас перевести в другую многопрофильную больницу, — «порадовал» меня доктор. «Лечение будет долгим», — добавил он.
— Но я не располагаю временем для подобных привилегий. В моём распоряжении всего лишь восемь дней. Двенадцатого апреля я должен приступить ко второму этапу лучевой терапии, — доброжелательно парировал я своему доктору. Этим, надеясь больше не на себя, не на врачей, а на волю Божью, я как бы дал установку своему организму.
К счастью, так и случилось. На девятый день, 11-го апреля, в полном здравии я был выписан из больницы. Так вот благодаря вере и каким-то неведомым силам, я своевременно приступил ко второму этапу облучения раковых клеток. За последние полгода после диагностирования рака это — уже пятая госпитализация. Кстати, как предыдущее лечение различными препаратами, уколами, таблетками, так и хирургические вмешательства, с последующим более чем двухмесячным смертоносным облучением атомными лучами, не привели меня к исцелению от страшной напасти. Ибо после всех этих потуг и стараний врачи-онкологи и на этот раз «порадовали» меня живучестью раковых клеток, сохранившихся в моем многострадальном теле. Они всё стерпели, всё осилили. Их не сгубило ни усердное старание, ни лучеизвергающая
49
кобальтовая пушка. Врачи, осведомлённые моими способностями к самоисцелению, моими возможностями помочь самому себе, были откровенны, ничего от меня не скрывали. За это им бесконечно благодарен. «Теперь вся надежда на собственную интуицию, на народную мудрость. Тут уж не грех прибегнуть и к шарлатанским методам спасения своей плоти», — намекнули они. Вот так... Как тут не вспомнить слова из известной песни: «Ковыляй потихонечку, проживёшь как-нибудь». Однако я не собираюсь ковылять по жизни как-нибудь. А уж умирать тем более нет охоты, жить собираюсь красиво и долго, с пользой для всего живого на Земле. А когда придёт время, умру не от рака, а от чего-то другого.
У смерти много причин, на всех хватит. Страшна не сама смерть, а путь к ней, нужно осознать, убедить свой разум, что самое лучшее время — жить сейчас, а самое лучшее место для жизни — здесь. Да и вообще нельзя чего-либо бояться, даже самой смерти. Страх — это грех. Его надо лечить верой, надеждой, любовью. Исходя
50